Неточные совпадения
— Пусти, пусти, поди! — заговорила она и вошла в высокую дверь. Направо от двери стояла кровать, и на кровати сидел,
поднявшись,
мальчик в одной расстегнутой рубашечке и, перегнувшись тельцем, потягиваясь, доканчивал зевок. В ту минуту, как губы его сходились вместе, они сложились в блаженно-сонную улыбку, и с этою улыбкой он опять медленно и сладко повалился назад.
Новые платья сняли, велели надеть девочкам блузки, а
мальчикам старые курточки и велели закладывать линейку, опять, к огорчению приказчика, — Бурого в дышло, чтоб ехать за грибами и на купальню. Стон восторженного визга
поднялся в детской и не умолкал до самого отъезда на купальню.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок
поднимался с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
— Будет? — повторил и он, подступив к ней широкими шагами, и чувствовал, что волосы у него
поднимаются на голове и дрожь бежит по телу. — Татьяна Марковна! Не маните меня напрасной надеждой, я не
мальчик! Что я говорю — то верно, но хочу, чтоб и то, что сказано мне — было верно, чтобы не отняли у меня потом! Кто мне поручится, что это будет, что Вера Васильевна… когда-нибудь…
— Ребеночка, батюшка мой, я тогда хорошо обдумала. Она дюже трудна была, не чаяла ей
подняться. Я и окрестила
мальчика, как должно, и в воспитательный представила. Ну, ангельскую душку что ж томить, когда мать помирает. Другие так делают, что оставят младенца, не кормят, — он и сгаснет; но я думаю: что ж так, лучше потружусь, пошлю в воспитательный. Деньги были, ну и свезли.
Детские звонкие голоса раздались вокруг огней; два-три
мальчика быстро
поднялись с земли.
Мальчик вышел, весело спрыгнул с крыльца и пустился бегом, не оглядываясь, через поле в Кистеневку. Добежав до деревни, он остановился у полуразвалившейся избушки, первой с края, и постучал в окошко; окошко
поднялось, и старуха показалась.
В классе
поднялся какой-то особенный шум. Сзади кто-то заплакал. Прелин, красный и как будто смущенный, наклонился над журналом. Мой сосед, голубоглазый, очень приятный
мальчик в узком мундирчике, толкнул меня локтем и спросил просто, хотя с несколько озабоченным видом...
Мне и моему спутнику делать было нечего, и мы пошли на кладбище вперед, не дожидаясь, пока отпоют. Кладбище в версте от церкви, за слободкой, у самого моря, на высокой крутой горе. Когда мы
поднимались на гору, похоронная процессия уже догоняла нас: очевидно, на отпевание потребовалось всего 2–3 минуты. Сверху нам было видно, как вздрагивал на носилках гроб, и
мальчик, которого вела женщина, отставал, оттягивая ей руку.
Нетронутыми лежали где-то в таинственной глубине полученные по наследству и дремавшие в неясном существовании «возможностей» силы, с первым светлым лучом готовые
подняться ему навстречу. Но окна остаются закрытыми; судьба
мальчика решена: ему не видать никогда этого луча, его жизнь вся пройдет в темноте!..
Окончательно возмущенный такой смелостью и желая хорошенько пугнуть дерзкую детвору, Н.И. Пастухов схватил в руки лежавший подле него в лодке револьвер и направил его на
мальчиков. Те, увидев, что он
поднялся, вскрикнули и побежали.
Н.И. Пастухов
поднялся в лодке и издали увидал, как двое из убегавших
мальчиков остановились на дороге, с любопытством глядя в его сторону и словно поддразнивая его.
Воспоминание о себе
поднялось в груди тёплой волной, приласкало.
Мальчик встал, вытер руки о штаны, подтянул их и — снова запел, ещё отчётливее разрубая слова...
Больше
мальчики не сказали друг другу ни слова. Помолчав еще немного и не отрывая глаз от Егорушки, таинственный Тит задрал вверх одну ногу, нащупал пяткой точку опоры и взобрался на камень; отсюда он, пятясь назад и глядя в упор на Егорушку, точно боясь, чтобы тот не ударил его сзади,
поднялся на следующий камень и так
поднимался до тех пор, пока совсем не исчез за верхушкой бугра.
Лёжа на спине,
мальчик смотрел в небо, не видя конца высоте его. Грусть и дрёма овладевали им, какие-то неясные образы зарождались в его воображении. Казалось ему, что в небе, неуловимо глазу, плавает кто-то огромный, прозрачно светлый, ласково греющий, добрый и строгий и что он,
мальчик, вместе с дедом и всею землёй
поднимается к нему туда, в бездонную высь, в голубое сиянье, в чистоту и свет… И сердце его сладко замирало в чувстве тихой радости.
Фома видел, как отец взмахнул рукой, — раздался какой-то лязг, и матрос тяжело упал на дрова. Он тотчас же
поднялся и вновь стал молча работать… На белую кору березовых дров капала кровь из его разбитого лица, он вытирал ее рукавом рубахи, смотрел на рукав и, вздыхая, молчал. А когда он шел с носилками мимо Фомы, на лице его, у переносья, дрожали две большие мутные слезы, и
мальчик видел их…
Когда учитель, человек с лысой головой и отвислой нижней губой, позвал: «Смолин, Африкан!» — рыжий
мальчик, не торопясь,
поднялся на ноги, подошел к учителю, спокойно уставился в лицо ему и, выслушав задачу, стал тщательно выписывать мелом на доске большие круглые цифры.
— А в овраге спугнули мы сову, — рассказывал
мальчик. — Вот потеха-то была! Полетела это она, да с разлету о дерево — трах! даже запищала, жалобно таково… А мы ее опять спугнули, она опять
поднялась и все так же — полетит, полетит, да на что-нибудь и наткнется, — так от нее перья и сыплются!.. Уж она трепалась, трепалась по оврагу-то… насилу где-то спряталась… мы и искать не стали, жаль стало, избилась вся… Она, тятя, совсем слепая днем-то?
Рано утром в Сочельник Катя и Соня тихо
поднялись с постелей и пошли посмотреть, как
мальчики будут бежать в Америку. Подкрались к двери.
До двух часов, когда сели обедать, все было тихо, но за обедом вдруг оказалось, что
мальчиков нет дома. Послали в людскую, в конюшню, во флигель к приказчику — там их не было. Послали в деревню — и там не нашли. И чай потом тоже пили без
мальчиков, а когда садились ужинать, мамаша очень беспокоилась, даже плакала. А ночью опять ходили в деревню, искали, ходили с фонарями на реку. Боже, какая
поднялась суматоха!
Подражать Муцию Сцеволе
мальчик тоже рад бы, но его останавливает воспоминание о том, какая суматоха
поднялась на-днях по всему дому, когда будущий герой, запечатывая письмо, капнул себе сургучом на пальчик.
«Потешный
мальчик!» — ухмыльнулся Баргамот, чувствуя, как что-то вроде родительской нежности
поднимается со дна его души.
Ашанин вошел в большую полутемную, прохладную прихожую, где, сидя на скамье, дремал мальчик-китаец. Он
поднялся при виде посетителя и провел его в соседнюю, такую же полутемную, прохладную комнату-приемную, в которой тоже дремал, удобно расположившись в лонгшезе, молодой су-льетенант.
Зайкин
поднимается, накидывает на себя халат и, взявши подушку, плетется в кабинет… Дойдя ощупью до своего дивана, он зажигает спичку и видит: на диване лежит Петя.
Мальчик не спит и большими глазами глядит на спичку.
Она прежде всего помогла
подняться мальчику, потом схватила Тасю за руку и, подведя ее к роялю, строго сказала, указывая на тарелку...
Тася бросилась к нему на помощь, помогла
подняться и отвела его в крошечную полутемную каморку, где он спал на грязной сырой подстилке из соломы. Но
мальчик, казалось, меньше думал о своих страданиях, нежели о делах Таси.
По узкому переулку, мимо грязных, облупившихся домиков, Катя
поднималась в гору. И вдруг из сумрака выплыло навстречу ужасное лицо; кроваво-красные ямы вместо глаз, лоб черный, а под глазами по всему лицу въевшиеся в кожу черно-синие пятнышки от взорвавшегося снаряда. Человек в солдатской шинели шел, подняв лицо вверх, как всегда слепые, и держался рукою за плечо скучливо смотревшего мальчика-поводыря; свободный рукав болтался вместо другой руки.
Квартира его занимала целый флигелек с подъездом на переулок, выкрашенный в желтоватую краску. Окна
поднимались от тротуара на добрых два аршина. По лесенке заново выштукатуренных сеней шел красивый половик. Вторая дверь была обита светло-зеленым сукном с медными бляшками. Передняя так и блистала чистотой. Докладывать о госте ходил
мальчик в сером полуфрачке. В этих подробностях обстановки Иван Алексеевич узнавал франтоватость своего приятеля.
Мальчик провел его в дверь налево от буфета. Они миновали узкий коридор.
Мальчик начал
подниматься по лесенке с раскрашенными деревянными перилами и привел на вышку, где дверь в березовую комнату приходится против лестницы. Он отворил дверь и стал У притолоки. Палтусов оглянулся. Он только мельком видел эту светелку, когда ему раз, после обеда, показывали особенности трактира.
Но невидимый Митька не откликнулся на призыв Аксиньи, и
мальчикам пришлось
подниматься одним по узкой и скользкой лесенке в мезонин домика.
Но теперь он — такой большой, с серьезным, думающим лбом — был покорен и ласков, как маленький
мальчик. И в душе
поднималось что-то тихое, матерински-нежное. Хотелось сделать ему приятное. Она сняла перчатку и ласково провела рукой по его щеке.
После последней чтицы, хорошенькой маленькой барышни с лицом итальянского
мальчика, которую я уже заметила в коридоре, члены конференции
поднимаются, как один человек, и исчезают за дверями примыкающей к театру комнаты.
Слово за словом полились ответы. Боб Денисов оказался сыном оперного певца. Коршунов происходил из писательской семьи, где собирались художники и артисты, подметившие дарование в
мальчике. Федя Крылов, самый юный, промямлил, что в театре весело, а в университете скучно, и что ему все равно, где учиться теперь. Немчик Рудольф
поднялся со своего места и, чуть хмуря брови над детски-ясными, застенчивыми глазами, произнес чуть слышно...
Схватила в свой сильный клюв мертвую Галю большая птица и быстро
поднялась с нею от земли и озера высоко, высоко к небу. А там уже ждали Галю. Ждали ее прекрасные белые существа,
мальчики и девочки с серебряными крылышками за спиною. Увидели они птицу с мертвою девочкою в клюве, подхватили Галю на руки и понесли в небеса.
Часа два спустя молодой Суворов вернулся, о чем было доложено Василию Ивановичу, а последний сообщил это известие генералу Ганнибалу. Тот, верный своему обещанию,
поднялся наверх и застал
мальчика снова лежащим на полу и углубленным в книгу и карты. Он не слыхал, как вошел нежданный гость.
— Боже мой, как это досадно!.. И на самом интересном месте, — нехотя
поднялся мальчик.
В это время из сада на террасу легкой поступью
поднялся мальчик лет четырнадцати, одетый в суровую парусиновую пару.
И Емельян, оглядываясь, видел, как
мальчик, то ныряя в народе, то
поднимаясь над ним, по плечам и головам людей уходил все дальше и дальше.